Искусство великого физика Ричарда Фейнмана
12 января 2017
Коллекция малоизвестных скетчей и рисунков выдающегося физика, которую более 25 лет собирала его дочь Мишель, начиная с 1962 года и до конца 1987, за год до смерти Фейнмана.
Подобно Сильвии Плат и королеве Виктории, лауреат Нобелевской премии физик Ричард Фейнман – один из изобретателей ядерной бомбы, профессионал в научной культуре, борец за честность, взломщик сейфов любого уровня сложности, игрок на бонго – помимо всего прочего, был удивительно одаренным художником. Он начал рисовать в 44 года в 1962 году вскоре после разработки визуального языка для своих известных Фейнмановских диаграмм и после ряда дружеских баталий на тему науки и искусства с приятелем художником Джерри Зортианом. С тех пор Фейнман продолжал рисовать до конца своей жизни – рисовал как портреты других выдающихся физиков, так и портреты своих детей, а также делал наброски обнаженных моделей.
В своей автобиографической книге «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» в главе про свое увлечение рисованием, Фейнман размышлял на тему пересечения науки и искусства: «Сам-то я научиться этому был бы только рад – по причине, о которой я никогда никому не рассказывал: мне хотелось передать мое чувство красоты мира. Описать его словами трудно – как-никак чувство. Оно похоже на чувство верующего к Богу, который правит всем, что происходит во Вселенной: думая о том, как множество вещей, которые и выглядят разными, и ведут себя совсем по-разному, управляются «за сценой» одной и той же системой, одними физическими законами, вы проникаетесь ощущением некой всеобщности. Это восприятие математической красоты природы, ее внутреннего устройства; понимание того, что наблюдаемые нами явления есть результат сложной внутренней работы атомов; ощущение того, насколько драматична и удивительна эта работа. Вот это благоговение – благоговение ученого, – по моим представлениям, можно было передать посредством рисунка другому человеку, которому оно также не чуждо. Рисунок мог бы хотя бы на миг напомнить ему ощущение величия Вселенной».
Однажды Фейнман решил начать продавать свои работы по совету друга. В связи с тем, что он был выдающимся физиком и не хотел, чтобы это повлияло на востребованность его работ, Фейнман решил взять псевдоним Офей (от французского слова «Au Fait», что в переводе означает «Готово» или «Сделано»).
В своей книге Фейнман также описывал свои наблюдения о различие между преподаванием искусства и науки. Он писал: «Я обратил внимание на то, что преподаватель говорил ученикам очень немногое (мне он только и сказал, что мой рисунок слишком мал для такого листа). Вместо этого он пытался вдохновить нас на эксперименты с новыми подходами. И я задумался над тем, как мы преподаем физику: у нас так много чисто технических приемов, так много математических методов, что мы все время объясняем студентам, как что следует делать. А вот учитель рисования едва ли решится втолковать нам вообще что-либо. Если наши линии чересчур жирны, он не скажет: «У вас слишком жирные линии», хотя бы потому, что кое-кто из художников придумал, как создавать замечательные картины, пользуясь именно жирными линиями. Учитель просто не хочет подталкивать нас в конкретном направлении. Его задача – научить нас рисовать, руководствуясь не инструкциями, а нашим собственным пониманием этого дела, преподаватель же физики видит свою задачу в том, чтобы научить всех не столько духу физики, сколько техническим приемам решения физических задач».
«Чтобы иметь побольше практики, я записался на заочные курсы Международных заочных школ, и, должен сказать, дело там было поставлено очень неплохо. Сначала меня просили изображать пирамиды и цилиндры, с тенями и тому подобным. Учили нас многому – рисунку, работе пастелью, акварельными и масляными красками. Но под конец обучения я выдохся: написал маслом картину, однако на курсы ее так и не отправил. Мне присылали оттуда письма, уговаривали учиться дальше. Очень хорошие были курсы».
«Впрочем, рисовать я продолжал дальше и сильно этим делом увлекся. Если я попадал на какое-то большое собрание, <…> то я рисовал окружающих. Я постоянно таскал с собой небольшой блокнот и делал наброски, где бы я ни оказался.
«Когда я только еще начал заниматься рисованием, одна знакомая, увидев то, что у меня получалось, сказала:
– Вы бы пошли в Художественный музей Пасадены. Там есть классы рисования, в них позируют натурщицы – обнаженные.
– Не нут, – сказал я, – рисовальщик из меня плохонький, мне в таком классе будет не по себе.
– Ничего не плохонький, видели бы вы, что там у некоторых получается!
Ну я набрался храбрости и пошел туда. На первом занятии нас рассказали о «газетной бумаге» – это такие листы низкосортной бумаги размером с газету – и о том, какого рода карандаши и угли мы должны с собой принести. На второе пришла натурщица, и нам дали десять минут, чтобы ее изобразить.
Я начал рисовать ее, однако, когда десять минут истекли, только и успел, что закончить левую ногу. Огляделся вокруг – вижу, все остальные уже нарисовали натурщицу целиком, да еще и тень за ее спиной изобразили, в общем, с заданием справились.
И я понял, что замахнулся на нечто для меня непосильное. Однако в конце занятия натурщица согласилась попозировать нам еще полчаса. Я очень старался и – с великим, правда, трудом, – успел закончить набросок. На этот раз какая-то надежда во мне затеплилась, хотя бы половинная. И прикрывать мой рисунок, как делал прежде со всеми прочими, я не стал.
Мы начали обходить зал, смотреть, кто как справился с заданием, и я увидел, что на самом деле умеют делать эти ребята: они изображали натурщицу во всех подробностях и со всеми тенями, успев добавить лежавшую на скамье, на которой она сидела, книжку, возвышение – ну все! Уголь у них так и порхал по всей бумаге – ширк-ширк-ширк-ширк-ширк, – и я понял, что безнадежен, полностью безнадежен.
Возвращаюсь я, чтобы прикрыть его, к моему рисунку, который и состоял то из нескольких линий, теснившихся в верхнем левом углу газетной бумаги <…>, и обнаруживаю, что около него уже стоит несколько человек. «О, смотрите-ка, – говорит один из них. – Ни одной лишней линии!»
Ричард Фейнман продолжал рисовать до конца своей жизни. Влюбленный в жизнь и имея огромное количество серьезных увлечений, Фейнман использовал любую возможность, чтобы научиться чем-то новому, что касалось и его страсти к рисованию.
